Змей - Страница 75

Похоже, появилась достойная команда, к которой не грех присоединиться! А он-то ломал голову, словно крошка, что пришел к отцу и задает вечно безответный вопрос.

Старина Вукич… Надо было ощутить дыхание старухи за плечом, чтобы верно выбрать сторону. За которую играть. Но он успел это сделать, он понял, что граница лежит не между своими и чужими, а совсем иначе. Он пришел к тому же, о чем толковал Шакиров, но решил уравнение с другого конца. Вот так. Они забыли собственные присяги, они размыли ответ на вечный вопросик крошки-сына, так почему он должен нести крест своей присяги, своих подписей и обещаний?

— Ты только не умирай, пожалуйста! — Сложив распаренные руки в замок, Молин голой грудью навалился на мерзлый подоконник, смотрел до рези, до появления огненных сполохов на сетчатке туда, где вполнакала светили ранние звезды. — А ты, если ты есть, если не зря ради тебя жгли людей и книги, сделай хоть одно доброе дело за выходные, оставь его в живых!

Вскипел кофе. Он высыпал на кухонный стол всю наличность, отложил в ящик пару сотен. Выпил залпом две кружки. Спать уже не придется. Молин переоделся под пытливым взглядом Леши.

— Одевайся, — сказал он. — Приставлен охранять, стало быть, пойдем вместе. Впрочем, можешь поспать, я не обижусь…

Два оставшихся дела он обязан был провернуть сам. Для начала заскочил в сберкассу, опустошил счет.

Мать Антона Зинули тряслась на руках соседок и каких-то дальних родственников. И на площадке, и в квартире двери были нараспашку, воняло аммиаком, по полу катались пустые бутылки из-под водки. С улицы входили не разуваясь, в большой проходной натоптали, вешалка сорвалась, не выдержав веса мокрых женских шуб.

Молин не встретил ни единого молодого лица, — очевидно, коллеги Зинули еще пребывали в неведении, оно и к лучшему. На него никто не обратил внимания, женщины шептались на кухне, щуплый скуластый дедок потягивал чай, обхватив чашку трясущейся ладонью.

Молин подошел и остановился рядом с постелью. Из смежной клетушки тоже доносилось невнятное бормотание, и он вдруг почувствовал, как спина покрывается холодным потом. Представился какой-то древний фильм, свечи, священник в рясе и длинное белое тело под простыней…

— Я от Петра Григорьевича, ребята собрали немного для вас… — Молин положил пакет на колени почерневшей от горя женщине. Она подняла опухшие глаза, не узнавая. Гостеприимная жизнерадостная толстушка за сутки превратилась в старуху.

— Люба… Как же Любочка… — спросила она, явно путая его с кем-то из друзей Антона.

— Невестка-то с внуком на югах… — подсказала шепотом соседка. — Не знает ишо, не звонили покамест…

Мать убитого по-прежнему всматривалась в Молина с рассеянным ожиданием, царапая ногтями перетянутый резинкой пакет. Она не могла взять в толк, каким макаром объявились Петины сослуживцы, так быстро узнали, и как ей следует поступить. Она даже пыталась вскочить, откликаясь на внутренний инстинкт хозяйки, пригласить этого неуловимо знакомого молодого человека к столу, но ноги не желали ее держать…

— Позвольте, я ей позвоню! — неожиданно предложил Молин. Ему показалось это вдруг исключительно важным — самому поговорить с вдовой, первому выпить горькую чашу ответственности, которую несли они все, вся Контора, и от которой ему никогда не избавиться.

Закончив разговор и передав трубку хозяйке, он прошел в кухню, уткнулся лбом в стекло. Старичок на пару с громадным Лешей смотрел в экран. Люба выслушала Макса с удивительной выдержкой, лишь в конце разговора ее голос пресекся, точно на шею накинули петлю. Она умоляла перезвонить, как только он вернется из командировки. Спросила, не мог бы он их встретить в аэропорту.

Внезапно Молин погрузился в бездну чужого горя и сопутствующих ему типичных российских проблем. Выяснилось, что с похоронами помочь абсолютно некому, что нет среди родных и близких ни одного мужчины с машиной, а сотрудники института с Антоном были на ножах… Молин дал слово, что свяжется с ней при первой возможности. Затем плюнул на все запреты и продиктовал оба номера. Вот теперь, кажется, все. Если у Вукича и была семья, то за семь лет Макс не удосужился поинтересоваться. Кто-то слышал краем уха, что Старший недавно развелся, а про детей и речи не шло. Поздно пить минералку, хороши подчиненные. Сколько же требуется нам похоронить друзей, чтобы начать любить оставшихся, спрашивал себя Молин, спускаясь за широкой Лешиной спиной к выходу.

— Спать поедем, — сообщил он.

У несчастного конвоира аж плечи расправились. Он не сказал ни слова, но всю дорогу демонстрировал недовольство столь вопиющими нарушениями режима безопасности.

Молин даже пожалел его. «День какой-то странный, всех жалею. К добру это или наоборот? А ведь ему предстоит еще разгон, бедному слонику Леше, за то, что я намерен учудить. По первое число влетит. Любопытно, а он пожалел бы меня?»

По пути домой Молин купил Леше сушек и халвы, переставил ему телевизор в кухню и заварил чай. Леша забрасывал сушки в рот целиком, оружие положил рядом на стол.

Капитан застелил тахту, из темноты следил, как движутся жернова Лешиной челюсти, и спрашивал себя: что бы сказал об этом парне хозяин Сократа? Как так получается, что нам отпущен примерно одинаковый срок на Земле, но он спокойно хрустит сушками, а я готов кинуться с балкона?

Он притворил дверь, в свете настольной лампы черкнул несколько строк крупными буквами. Разорвал упаковку шприца. Вытащил из брюк ремень, перетянул бицепс, удерживая пряжку зубами.