— Заходи! — кивнул он и исчез.
Я дернул кольцо. Створки неторопливо распахнулись.
Они все были здесь. Может быть, сорок, может быть, пятьдесят человек, изображений людей, отголосков людей, таких, какими они себя помнили. Узкая часовня, как я и ожидал, развернулась изнутри ступенчатой университетской аудиторией. Здесь было почти по-домашнему уютно, на столах через равные промежутки светили библиотечные лампы под абажурами со свисающей бахромой. Библиотека, ну конечно, библиотека, ряды книг до самого потолка. Нет, не до потолка, черт возьми! И в помине нет потолка, только книги; возможно, это единственное место на планете, где помнили, что такое книга.
Стасов примостился сбоку, в четвертом ряду, между знойным черноволосым красавцем и плотным усатым чернокожим, замотанным в клетчатый шарф, и всем своим видом давал понять, что он тут вовсе не главный. Здесь вообще не было главных, не может быть главных в компании, где диалог происходит мгновенно и не требует участия языка, где неоткуда взяться алчности и стремлению к власти, где нет желаний, провоцирующих неравенство.
И я прозрел. Мне казалось, они смотрели на меня и видели насквозь, хотя не было на самом деле ни глаз, ни лиц, ни библиотеки. Пусть видели насквозь, но взаимопонимания это не добавляло. Общаясь, они не открывали ртов; я вращал головой, но не мог сообразить, кто именно говорит. Они не потрудились даже сформировать свои нижние половинки тел. Спасибо, что вообще дали возможность послушать.
— Вонг, довериться пробитому…
— Нестабильная психопатия дикаря…
— Он абсолютно далек от реалий…
— Малыш, ты всерьез считаешь нас врагами человечества?
— Парень, в твое время так же поступали с государственными секретами?
— Стасов, почему ты сразу не сдал его в Психо? У меня от разноголосого гама в голове начал пульсировать затылок.
— Дайте сказать, дайте же мне сказать…
— Ты не идиот, Молин… — Стасов вдруг переместился на два ряда ближе и оказался напротив меня. — Я тебя несколько недооценил. Ты опасный фанатик, только я не пойму, чему посвящена твоя вера. На чей алтарь ты собираешься лить кровь?
— Месяц назад ты доказывал мне, что необходимо предотвратить войну! — Я изо всех сил сохранял спокойствие. — А теперь ты сам ее начинаешь!
Ответил мне не Стасов.
— Малыш, какого черта? Ты абсолютный профан в инженерной биотике, а встреваешь в военный эксперимент! И встреваешь на стороне китайцев! Нет войны и нет мира, малыш, есть лишь успешная или неуспешная дипломатия. Не проще ли сразу отдать им Сибирь? А заодно Урал и Поволжье, а? Они будут совсем не против, и япошки с ними заодно, не откажутся.
Еще один голос:
— Вонг, это и есть твой протеже, что собирался ликвидировать пробои? Я бы ему не доверил выгребать дерьмо!
— Ты не слышишь, что тебе говорят! — Опять Стасов. — Тебе же намекнули, что без аппаратных средств вирус не оживет! Он навсегда остался бы фольклором, как и искусственный мозг! Я вынужден выносить на общую дискуссию сверхсекретные сведения, надеюсь, коллеги, посвященные в проект, меня извинят. Кто тебе внушил идею, что инфекция передается через харды? Мы апробировали лишь первичный шлейф, с достижением мозгового нэта вступает фаза самоликвидации, чтобы пресечь возможность расшифровки. Любое оружие на сегодня является фактором сдерживания, и даже среди нас, — он сделал жест в сторону зала, — нет полного единства в отношении спорных российских территорий.
— Спорных?! — Мне показалось, я ослышался.
— Управленцы, Максим, генерируют общую идею и воплощают ее технически, но даже самые сильные криэйторы не способны написать программы такого уровня сложности, для этого необходимо многомесячное состояние сенсорного голода, достижимое только здесь. Нет никакого мозга, Молин, а вирус есть! А знаешь, почему нет мозга? Потому что если его создам я, то он невольно отразит прототип, с его видением причинно-следственных механизмов. А если его породишь ты, он станет тобой, вот так, он вберет в себя твой бестолковый детский нонконформизм, и никак иначе… Ему нужна готовая модель! Как тебе мир, управляемый сплошными Молиными, а? И подобный социум не может показаться привлекательным, пока демократия держится на полифонии суждений, в том числе относительно равных прав людей на землю. Но ты не сумеешь создать кибер-двойника с набором этических аксиом, ты зверь, а не ученый, а я могу, не один, конечно, и не сегодня. Ты запаниковал, ты наплел репортерам такой чепухи, они теперь раздуют истерику, будто все Мудрые планеты подчиняются группе монстров под Брюсселем!
— Стой, стой! — Я просительно поднял ладони. — Конечно, я виноват. Техническая поддержка! Я не учел, что есть кто-то наверху, кто собрал маяк с вирусом…
— «Кто-то»?! Это не кто-то, дружочек, а ведущий институт микроорганики российского Министерства обороны…
Я испытал ощущение, словно меня отхлестали по щекам.
Мудрые молчали. То есть они не молчали, а общались между собой, но на запредельной для меня скорости. Я воспринимал их спор как ровный свист в ушах.
— Институт Мудрых создан как команда исполнителей, Макс, а ты сделал из нас хищников. Ты лишь облегчил задачу разработчикам боевой органики. Военные ломали бы голову, как скрыть секреты, но ты помог. Во всем обвинят тех из нас, кто участвовал в проекте.
— Да, малыш! Шестеро работали, а отключен весь брюссельский Город…
— И, возможно, навсегда…
— Они убьют и тебя, а свалят на нас…
— Чего ради тебе позволили спуститься? Ты отбегал, зверек!..