Змей - Страница 82

Сразу у трапа нас встретила шестерка киберов из охраны концерна, а с железяками никто бы не посмел связываться. Сопровождаемые эскортом, мы благополучно избежали драки. Вокзалы во все времена остаются вокзалами.

Валуа пытался стоять насмерть.

— Что вы сделаете, уведете меня силой?

— Вы не можете, — запричитал он, — потрачены невероятные средства для вашего освобождения, в любой момент вас обнаружат, только концерн обеспечит безопасность, соблюдайте элементарную дисциплину…

— Дружище, я слишком тщательно и слишком долго соблюдал дисциплину…

— Это самоубийство! — Он привстал и, косясь на Жанну, заверещал мне в самое ухо: — Вы должны через два часа быть в Глубине, соберется весь Город Мудрых. Если с вами что-то случится, то…

— Позаботьтесь, чтобы с моей женщиной ничего не случилось. Стасов знает, что без нее он не получит то, чего так ждет. И запомните — я ничего вам не должен, у нас разные понятия о долге, месье Валуа.

Жанна обвила мою шею руками, спрятала мокрое лицо и дрожала, как в лихорадке. «Все в порядке, девочка, — бормотал я, — все в порядке». И гладил ее чудесный вороной глянец. «Я вернулся, мы вместе, я вернулся к тебе, остальное не имеет значения, остальное — это мираж, декорация. Весь мир лишь декорация для нас с тобой. Я прошел четыре столетия, чтобы обнять тебя, так не бывает на Земле, о таком не написано ни в одной сказке, но так случилось, потому что ты ждала меня, девочка. Потому что все, что мы делаем, хотим мы этого или нет, все происходит ради таких мгновений, остальное — шелуха, звонкие обертки, ни на что не годные. Потому что, когда мы встаем на краю и заглядываем туда, откуда пришли, мы помним только это, только эту маленькую тайну, ради которой мы делаем первый вдох, и я вернулся, чтобы разделить эту тайну с тобой и только с тобой…»

И многоцветные хвостатые рыбы слышали ее стон и следили, как отражается ее нагота в зыбких стенах аквариума, и не было больше суровой хозяйки подводных гротов, не было больше холодной королевы морского царства. Груди ее играли, и бедра ее играли под шершавыми мозолями, и паутину шрамов моих она изучала влажным языком своим, не открывая глаз, а когда распахивала ресницы, вечность глядела на меня, и вечная тайна баюкала нас и несла на плечах своих, улыбаясь, и ускользая, и оставляя горький мед на губах, словно ключ ко всем прозрениям… Не было больше холодной королевы, а была девочка, расплескавшая кувшин любви своей, до краев полный, напоившая меня, омывшая великую пустыню внутри меня, хрипящую от жажды пустыню, готовую впитывать влагу чувств ее бесконечно… А вечность смеялась и ускользала, туда, за край, где нет других мостов, кроме того, что плели мы вместе, что рождали сплетенные наши пальцы, и чем дольше я прижимал к себе ее горячее, бьющееся сердце, тем легче становилось заглянуть за край… И струи фонтанов затаили дыхание, и морские ежи собирались неведомыми иероглифами вокруг хрустального куба, где два слабых человека сливались в одно могучее, всесильное существо, не подвластное уже никому, ведь нет власти у мрака, пока полон кувшин самой главной и великой тайны… А тайна лишь в том, что чем больше ты наклоняешь кувшин свой родным тебе существом, тем полнее он становится, и если бы мир поверил в это, не нужны бы стали никакие декорации, и рассыпались бы скорлупой потуги наши на счастье, и не нужны никакие…

— …Никакие положительные доминанты, — сказал я.

Она спросила: «Что ты там бурчишь?» и потянулась, устраиваясь на мне в извечной женской позе, дыша под горло, бедром поперек живота, лишь пальчики сами по себе теребили завитки звериной гривы на затылке.

— Ты моя единственная положительная доминанта, — сказал я и почувствовал ее улыбку на ключице. Я протянул руку и снял с нее хард. Прижал голову ее, упреждая недовольство.

— Зачем ты? — спросила она затихающим голосом, из последних сил. — Нельзя снимать, могут вызвать.

— Нет, девочка, я тебе утром расскажу, спи, спи, русалка моя, не надо тебе никаких вызовов.

Я уснуть не мог. Лежал, оберегая аромат ее дыхания, уставившись в подсвеченный коридор воды над головой, и думал о шестерке бессонных железяк, патрулирующих коридоры аквапарка. Не так уж далеко, столь же бессонные, плавали мозги Мудрых в плазменном сиропе, плавали, озабоченные грандиозной задачей — подарить железякам разум.

Зачем? Нет ответа вразумительного. Чтобы обременить гомо сапиенса, и так издерганного донельзя, еще одной головной болью, чтобы затем столетиями упираться лбом в неразрешимую задачу — плоть от плоти мы создали, потеснили Творца, а как быть с кровью, не подрассчитали.

Я проснулся от ее взгляда. Зверь внутри Снейка необычайно чувствительно реагировал на любые изменения обстановки. Она совсем не улыбалась и в полумраке спальни выглядела почти торжественно. Упершись подбородком мне в ребро, светящимся ногтем рисовала в воздухе человечков.

— Какой ты плотный…

— Стреляют…

Я положил ее поверх себя, наслаждаясь ее жаркой, трепещущей тяжестью.

— Что с нами будет, Змей? — Она целовала мою ладонь, прикасалась к следам былых сражений; зрачки ее росли и уменьшались, как у дикой кошки.

— Ты споешь мне песню?

— Какую песню тебе спеть, мальчик?

— Которую я забыл. Я найду тебя, когда захочу ее услышать, йэп?

Она потянулась, отодвинулась назад, взмахнув растрепанными волосами; плавающий вокруг постели шарик ночника осветил гримаску притворного недовольства, я без усилия вернул ее назад, посадил верхом на грудь.

— Ты уже забыл мои песни, Змей? Недолго же ты обо мне вспоминал, гадкий звереныш.